Читать интересную книгу Платон, Плотин и Баламут. О фантастике, кино и не только - Марат Исангазин

они себе это представляли. Ты понимаешь меня, Кейс. Ведь твоя работа состоит в узнавании имен программ, длинных абстрактных имен, скрываемых их владельцами. Истинные имена…

Последнее предложение из двух слов «True names» – название повести Вернора ВИНДЖА. А абзац перед этим – передает ее суть. Вряд ли это совпадение.

Остранение, остраннение, очуждение, отчуждение…

Переводя главу «Остранение и познание» из книги Дарко СУВИНА «Метаморфозы научной фантастики», у меня был большой соблазн перевести базовое его определение НФ «cognitive estrangement», как «когнитивное очуждение», а не так, как оно сформировалось в отечественном литературоведении, – «когнитивное остранение».

Хотя профессор СУВИН в этой главе и отдает должное Виктору ШКЛОВСКОМУ, который, собственно, и придумал в 1917 году «остранение» (ostranenie), сам он ориентируется все же на брехтовский термин «очуждение» с его активным социальным смыслом.

В июле 1985 года Дарко СУВИН в интервью Такаюки Тацуми о своих изысканиях истоков фантастики так и заявил:

– Между научной фантастикой и драмой существует сильное внутреннее и формальное – даже формализуемое – родство, поскольку и то, и другое – возможные миры. И по счастливой случайности, будучи сначала театральным критиком, а затем теоретиком драмы, я наткнулся на эту мысль, развитую БРЕХТОМ (Научно-фантастические исследования, №36/1985).

«Остранение» как ошибка

С этими терминами и в русском и в английском языках есть некоторая путаница.

Во-первых, спустя много лет Виктор ШКЛОВСКИЙ признался, что термин в данном написании возник в результате типографской ошибки и на самом деле должен звучать «остраннение», но было уже поздно – он вошел в мировой оборот в первоначальном виде:

– И я тогда создал термин «остранение»; и так как уже могу сегодня признаваться в том, что делал грамматические ошибки, то я написал одно «н». Надо «странный» было написать. Так оно и пошло с одним «н» и, как собака с отрезанным ухом, бегает по миру («Рассказ об ОПОЯЗе» в книге «О теории прозы» – М.: Советский писатель, 1983)

Уже в 1966 году в «Поэтическом словаре» (М.: Советская энциклопедия) Александр Квятковский представил этот термин с двумя «н» – «Остраннение». Но Вадим Руднев в «Словаре культуры XX века» (М.: Аграф, 1997) его дает все же с одним «н» – «Остранение». По сию пору в российских научных литературоведческих работах используют оба варианта.

Во-вторых, и брехтовское «очуждение» (Verfremdung) много лет в советском литературоведении фигурировало и нередко продолжает фигурировать, как «отчуждение».

Как утверждает немецкий исследователь Ганс Гюнтер («Остранение – БРЕХТ и ШКЛОВСКИЙ» в журнале «Русская литература» №2/2009), со ссылкой на комментаторов полного немецкого собрания сочинений БРЕХТА, «сам БРЕХТ сначала (с 1930 года – М.И.) пользовался исключительно словом „Entfremdung“ и лишь позднее перешел на „Verfremdung“. Это произошло в 1936 году, после того как он годом ранее в Москве познакомился с китайским актером Мей Лан-Фангом и концепцией остранения ШКЛОВСКОГО».

Термином «Entfremdung» оперировали Гегель и молодой Маркс. На русский он традиционно переводится как «отчуждение». Согласно «Новому философскому словарю» это «категория, выражающая такую объективацию качеств, результатов деятельности и отношений человека, которая противостоит ему как превосходящая сила и превращает его из субъекта в объект ее воздействия».

Так как на русский много лет и «Entfremdung», и «Verfremdung» переводились как «отчуждение», все несколько запутывается.

«Остранение» как прием, «очуждение» – как цель

Исследователи (в частности, Ганс Гюнтер) отмечают, что между «остранением» ШКЛОВСКОГО и «очуждением» БРЕХТА есть разница.

В статье «Искусство как прием» 1917 года Виктор Борисович ввел этот прием (в основном на примерах из Льва Толстого и загадок), как технический:

– Становясь привычными, действия делаются автоматическими. Так уходят, например, в среду бессознательно-автоматического все наши навыки… Вещи не видятся нами, а узнаются по первым чертам. Вещь проходит мимо нас как бы запакованной, мы знаем, что она есть, по месту, которое она занимает, но видим только ее поверхность…

И вот для того, чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того, чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством. Целью искусства является дать ощущение вещи, как видение, а не как узнавание; приемом искусства является прием «остранения» вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен; искусство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно.

У БРЕХТА в его собственных примечаниях к «Краткому описанию новой техники актерской игры, вызывающей так называемый «эффект очуждения» сказано очень похоже:

– «Эффект очуждения» состоит в том, что вещь, которую нужно довести до сознания, на которую требуется обратить внимание, из привычной, известной, лежащей перед нашими глазами, превращается в особенную, бросающуюся в глаза, неожиданную. Само собой разумеющееся в известной степени она становится непонятной, но это делается лишь для того, чтобы потом она стала более понятной. Чтобы знакомое стало познанным, оно должно выйти за пределы незаметного; нужно порвать с привычным представлением.

Принципиальное отличие брехтовского термина – в том, что это не только технический прием, как у формалиста ШКЛОВСКОГО, а критический способ осмысления и преобразования мира:

– Такое отношение может быть только критическим. Критическое отношение к реке заключается в том, что исправляют ее русло, к плодовому дереву – в том, что ему делают прививку, к передвижению в пространстве – в том, что создают новые средства наземного и воздушного транспорта, к обществу – в том, что его преобразовывают. Наше изображение общественного бытия человека мы создаем для речников, садоводов, конструкторов самолетов и преобразователей общества, которых мы приглашаем в свои театры и просим не забывать о своих радостных интересах, когда мы раскрываем мир перед их умами и сердцами с тем, чтобы они переделывали этот мир по своему усмотрению («Малый органон для театра», заметка 22).

В Советском Союзе, где литература официально преподносилась как помощник партии и правительства в деле преобразования социума, идеи марксиста БРЕХТА были предпочтительнее соображений формалиста ШКЛОВСКОГО. Так что в середине 60-х последний в статье «Обновление понятия» был вынужден (а формализм критиковали на протяжении десятков лет) опровергать собственное «остранение»:

– Больше сорока лет тому назад я вводил, как мне казалось – впервые, в поэтику понятие «остранение».

Теперь я знаю, что термин «остранение», во-первых, неверен, а во-вторых, не оригинален.

Неверность термина состоит в том, что я стилистическое средство давал как конечную цель искусства, лишая тем самым искусство его истинной функции.

Кроме того, термин «остранение» при своем появлении был противоречив. Противоречие состояло в том, что одновременно утверждалось мною, что искусство «не надпись, а узор», «остранять» и возвращать ощущению можно только существующее в действительности и уже почувствованное, что и было ясно из всех приводимых мною примеров.

Но искусство, по тогдашней моей теории, с действительностью, с явлениями не должно было быть связанным, оно было явлением языка и стиля.

Ложная теория даже на протяжении одной статьи приходила в противоречие сама с собой.

Сейчас я знаю, что в основе искусства лежит стремление проникнуть в жизнь. Не будем, видя и осязая жизнь, уверять, что она не существует, отказываться oт миропознания, оставляя себе только торможение ощущения, самое остановку перед познанием.

Посмотрим, как человечество пробивается к познанию, сколько уже пройдено, поймем, для чего мы преобразуем мир (ШКЛОВСКИЙ В. Б. Повести о прозе. Т. 2. Москва: «Художественная литература», 1966. С. 304—305).

Забавно, что статья начинается с заявления о прогрессивности «принципа отчуждения» (с буквой «т») БРЕХТА с подчеркиванием его «активного отношения к жизни»:

– Писатель Бертольт БРЕХТ, создавая новый «эпический» театр, пытается театральным представлением, воспитывая в зрителе классовое самосознание, научить его по-новому принимать и анализировать сложные явления жизни.

Но Виктор Борисович не преминул все же показать в кармане фигу, дав в этом самом начале как пример брехтовского «отчуждения» толстовский «Холстомер» из своей статьи 1917 года «Искусство как прием», иллюстрировавший